Какая же все-таки дикая баба. Что она, что все ее родственники и предки. Впрочем, меньшего Милютин и не ожидал от внучки тех самых старух, которые попортили ему столько крови. Ему кажется, что его дразнят: тот самый ужас, сильный, бессознательный, он будто впитывается в это прекрасное физическое тело, течет по венам, будоражит, но всего минуту. Минуты – мало. Из этой буйной девки нужно выжать все силы, вырезать у нее возможность мыслить, анализировать. Показать не поддающийся никаким бытовым оправданиям кошмар. Действительно, ножевые ранения – очень просто, Милютин даже может понять ярость, которая пришла на смену страху. Какая глупость, всего лишь истерзанная девица. Ну ничего, нет предела совершенству. Николай никуда не торопится. Он может всю ночь.
Ярость дразнит его. Николай улыбается, не размыкая губ, закрывает глаза и закидывает голову назад. Медленно разминает шею, наклоняет голову сначала в правую сторону, потом в левую. Ольга старается открыть дверь – Милютин усмехается. Свет пропадает – Милютин горделиво вскидывает бровь. Ужас, ради которого он пришел, скромно, как будто кокетливо начинает вновь проникать в воздух и пробираться под кожу. Тряпичная куколка, в которой от красивой девочки осталось только едва узнаваемое лицо, повисает в воздухе. Николай отклоняется назад, закидывает ногу на ногу.
Тряпичная кукла выгибается как кукла, не как человек. Ее плечи, грудь, живот падают назад так, будто кто-то оборвал ниточки, на которых они держались, и слышится звонкий хруст позвоночника. В густой темноте раздается душераздирающий крик, такой, будто оставь его в легких – легкие бы взорвались. Он переходит в грудной рык, потом снова – в истошный вопль, и повисшие руки тряпичной Маруси ложатся на пол. Если бы бедная принцесса была настоящим человеком, она уже не смогла бы издавать такой музыки, всегда ласкающей слух Николая. Он любит слушать крики, в этом он даже чрезмерен.
- Мама… - сломанная, лишенная всего человеческого фигура пытается что-то прохрипеть своей матери, кое-как смыкает губы, но внутри ее рта слишком много крови, и эта кровь льется на руки, ноги, одежду Ольги, - Мама… - не обращение, плевок прямо в лицо. Николай входит во вкус, не может сдержать восторженной улыбки, даже сидеть так расслаблено не может – все тело его снова взбудоражено, и он пальцами бегает по своим ногам, как по клавишам пианино.
Глаза красивой девочки заливает болотная тинистая вода. В них не разглядеть зрачков. Грудная клетка в конвульсиях двигается, старается вобрать в себя воздух, как будто есть где-то внутри еще что-то человеческое, чему этот воздух нужен. Проходит секунда – тело безжизненно падает на пол в своем изломанном виде. Милютин будто и сам на несколько секунд замирает, скрываясь совсем рядом, чуть выше, как настоящий марионеточник.
И он не останавливается. Прикусывает нижнюю губу и продолжает скалиться от удовольствия – сам процесс приносит ему колоссальное наслаждение. Он невротично передергивает плечами и проводит ладонью по волосам – любимый жест. Голова этого уже совсем не такого красивого существа, лежащего на полу в луже собственной крови, начинает издавать тихий хрип. Голос, который вдруг раздается в квартире, не девичий – мужской, низкий, хриплый.
- Ведьма… - вместе с этим голосом изо рта выплескивается болотная вода вместе с тиной, - Проклята ведьма…
Со всех сторон на стенах квартиры появляются темные пятна, обои вздуваются, и пол стремительно погружается в черную воду. За одну лишь минуту тело Маруси скрывается за пеленой этой болотистой жидкости, наполняющей все пространство, становится недоступным взгляду Ольги. Милютин невероятно доволен собой: и тем, чего уже достиг, и предвкушением следующих сцен. Он не хочет лишать себя и случайных жертв, которым повезло оказаться по разные стороны от квартиры мера. Он так, не столько для насыщения, сколько для кокетства развевает по узкому лестничному пространству оглушительный рев. Этот рев будто через замочную скважину проникает в каждую закрытую дверь. Соседи парализованы, а Николай возбужденно подскакивает, прижимает ладони к грудной клетке, как будто это поможет ему успокоить собственное дыхание, и тихо, как нашкодившее дитя, смеется.
Лицо Маруси появляется на поверхности воды, ее глаза и рот широко открыты, и изо рта тянется длинный твердый язык. Вода останавливается, когда доходит Ольге до бедра, и лицо дочери приближается к ней. В ее монохромных черных глазах появляются желтые радужки и зрачок, и этот зрачок направлен в глаза матери. На мгновение повисшую тишину разрывает громкий, заливистый, издевательский смех из широко открытого рта.
- Сука-мать… - глаза не моргают, прожигают Ольгу – Знаешь, где теперь твоя поганая дочь?
Николай щекой к холодной стене, потому что лицо его горит, и смеется точно так же. Ему кажется, что он может не останавливаться даже пару суток.